— Цепочка «софт-для-других-собственный софт», которую вы прошли с Parallels, — неизбежный путь молодого бизнеса в сфере создания программных продуктов? Этап аутсорсинга обязателен или есть иной путь? — Мы аутсорсингом как таковым не занимались: все же мы имели отношение к полной инженерной цепочке  разработки софта, а не только отдельных кусков кода. Путь Parallels не эталонный: молодым компаниям не нужно ехать в Сингапур, писать там софт, продавать его в Лаосе, Вьетнаме и Камбодже, чтобы потом стать самостоятельными, как это получилось у нас. И разумеется, это не единственный возможный путь к успеху для молодой компании. Единственное, для людей, которые собираются строить собственные проекты, полезно иметь опыт разработки коммерческого программного обеспечения. Этот опыт можно получить, работая в какой-то компании. Основатели или ключевые сотрудники большинства хороших стартапов, с которыми мы сейчас общаемся, уже успели поработать в хорошей компании: Microsoft, Intel, Parallels, «Касперский» и т. д. Я привожу эти примеры, чтобы подчеркнуть важность получения представлений о том, что есть разработка коммерческого софта. Понимание цепочки создания коммерческого продукта — идея, технология, бизнес-процесс — можно получить только с опытом. Это ремесло. То есть если вы захотели стать кузнецом, можно попытаться стать кузнецом, а можно — и это сэкономит ваше время — поработать у другого кузнеца, который вас научит ремеслу. — Кого вы будете растить в Runa Capital прежде всего? Условно говоря, «кузнецов-самородков» или тех, кто уже поучился у других? Кому вы отдадите предпочтение? — Жестких требований к наличию большого профессионального опыта у нас нет. Впрочем, если он есть, это, конечно, положительный момент, поскольку это увеличивает вероятность успеха проекта. В целом мы ориентируемся на хорошие команды с хорошими идеями. Любого человека можно оценивать с точки зрения его профессиональных, интеллектуальных и моральных качеств. Человек либо мотивированный, либо немотивированный; либо опытный, либо неопытный; либо толковый, либо бестолковый. Все эти качества присутствуют в человеке в разных долях, и, к сожалению, редко бывает, чтобы все три категории у него были развиты одновременно. Мы ищем людей, в которых эти качества развиты максимально. Кроме того, важно, чтобы у них были хорошие идеи. — В интервью одному из изданий, рассказывая о венчурных инвесторах, вы использовали весьма образный термин «венчурное изнасилование», который, по вашим словам, является нормальной практикой среди американских инвесторов, но в российской бизнес-практике, где, в отличие от американцев, дружба и деньги трудноразделимы — подобный подход считается зазорным. У вас у самого какое к этому отношение? Американский подход правильнее? — Неправильно считать, что у американских инвесторов другое поведение, чем у российских. Инвесторы везде более или менее одинаковые. Изнасилование — это то, что было сделано против желания. Вы отказывались, но вас заставили. Бизнес не имеет отношения к благотворительности, поэтому в нем всегда присутствует элемент какой-то агрессивной торговли, иногда насилия. Тут вопрос в том, что у каждого типа фонда (посевная, ранняя, средняя, поздняя, private equity) разная мотивация и понимание долгосрочности их бизнеса. Стартапы должны это четко осознавать. Чем ближе инвестор к ранней стадии, тем полезнее и приятнее он для команды. Насилие на ранней стадии вредно: у «изнасилованной» команды плохая мотивация. Что является активом людей, которые приходят в Runa Capital? Активом являются они сами, и поэтому их нужно поддерживать в очень сильно мотивированном состоянии. Что является активом, когда речь идет о компании с оборотом в $100 млн? Сама компания. Ее можно пытаться отобрать или откусить от нее больший кусок. Это не наша область. Нам отбирать нечего. Нам нужно мотивировать. Если фонд ранних инвестиций начинает агрессивно вести себя по отношению к стартапам, то его репутация быстро портится. Для некоторых это не важно. Для Runa Capital — это очень важно, потому что мы хотим заниматься инвестициями на большом промежутке времени. Следующие 5, 10, 20 лет, пока не помрем. За этот промежуток времени агрессивное поведение обязательно обернется плохими вещами. Кроме того, мы создали Runa Capital не только из-за денег, но еще и потому, что нам это интересно. Просто бессмысленно в этой ситуации быть агрессором.

— Софтверный стартап в России — это трудное дело? И в чем трудности? — Любой стартап и где угодно — это трудное дело. В России делать стартап несколько сложнее, но не в разы, чем, скажем, в Америке. И трудности у стартапа в России и в Америке разные. Здесь нужно беспокоиться о большом количестве вещей, о которых там беспокоиться не нужно, и это немного уменьшает количество людей, которые могут заниматься стартапами. Например, нужно беспокоиться о том, чтобы работал кондиционер, чтобы была охрана в офисе или о том, как сдать налоги, или как сотрудникам доехать от метро. В Америке все это уже обеспечено: там существует инфраструктура, основные операции стандартизированы и просты. Но там другие проблемы. Например, за основной ресурс — человеческий — там просят гораздо больше денег, рынок софта более развит, отсюда конкуренция жестче. — Вы не раз отмечали, что в России инвесторы ограничиваются лишь денежными вливаниями: дают деньги и далее их интересует только их возврат. Это ведь тоже трудность для стартапа? — В России до последнего времени практически не существовало фондов посевной и ранней стадий. В какой-то степени это была одна из многих причин, почему возник фонд Runa Capital. Были фонды других типов, у которых есть деньги, но эти деньги не совсем венчурные. Деньги фондов посевной и ранней стадий очень рискованные, довольно «дорогие», но подразумевают помощь. Мало инвесторов, которые способны помогать стартапам в бизнесе в принципе, например, помогать им выходить на международный рынок. — Почему их мало? — Потому что пока мало людей, которые разбирались бы в софтверном бизнесе досконально: как нужно строить маркетинг, продажи, партнерство, техническую поддержку, инжиниринг, финансы и так далее. Их мало, потому что мало больших компаний, работающих в области софта и интернета. Кроме того, люди должны иметь понимание российской специфики. Таких еще меньше. Можно представить себе каких-то американцев, которые приехали сюда, открыли фонд, потому что они в этом разбираются. Но они не разбираются в специфике. Но это временная ситуация. Она скоро изменится: фонды Almaz и Runa Capital — это только первые «ласточки» с четкой специализацией и нужной экспертизой. — Вы как представитель немногочисленных глобальных компаний с российскими корнями, возможно, имеете представление о том, какими видятся условия для инвестиций в российские технологические стартапы иностранным инвесторам. Что им здесь может понравится и чего они могут испугаться? — Тут нужно понимать, что есть два разных вида инвестиций: инвестиции в российские технологические команды и инвестиции в российские стартапы. Я думаю, что зарубежные инвесторы не совсем готовы инвестировать в российские стартапы. Но готовы инвестировать в стартапы, у которых есть российские технологические команды. Тем не менее российские команды — это все равно минус с точки зрения западного инвестора. Не очень большой, но минус, потому что это определенный риск для инвестора: команда находится в России, и непонятно, насколько она зависима от России и от местных особенностей ведения бизнеса. То есть, рассматривая две компании с равными операционными показателями с разработкой в Индии и в России, инвесторы оценят индийскую выше. Повторюсь, это очень маленький минус. Это не проблема и даже не следствие восприятия России иностранцами как чего-то опасного и непредсказуемого: мафия, политический строй, шпионы и так далее. Просто в России пока не было еще ни одной серьезной ИТ-истории успеха. Инвесторов политика в общем-то не интересует. Их интересуют финансы. Не было ни одного многомиллиардного выхода на IPO или приобретения высокотехнологичной компании. Вот миллиардные success stories из Китая и Индии есть, а из России пока нет. По мере того как истории успеха будут появляться, эта ситуация будет меняться в лучшую сторону. Они, я думаю, появятся в ближайшие три года. — Российский рынок софта довольно мал в сравнении с США, Европой и Азией. Эту ситуацию как будто хотят изменить, в том числе созданием Сколкова. По вашему мнению, этот проект должен быть жестко ориентирован на российский рынок? Или Сколково — это для всех? — Я считаю, что для любых инноваций чем меньше ограничений, тем лучше. Любые новые технологии должны быть глобальными, потому что глобальные технологии подразумевают глобальные компании, а глобальным компаниям необязательно находиться в России. Главное, чтобы разработка технологий происходила в России. А где у них штаб-квартиры — не имеет значения. — В чем, по вашему мнению, заключается функция государства, когда речь идет о таких проектах, как «Сколково»? По вашим впечатлениям, что регулятор сейчас делает правильно? Что неправильно? Чего не делает, а должен бы? — С моей точки зрения, пока власти в Сколкове все делают разумно. Единственное, что я не до конца понимаю, насколько географически локализовано это будет. Потому что Сколково — это 26 га земли. В будущем — примерно 600 га. А Кремниевая долина — это 1 млн га. Важно, чтобы Сколково не воспринималось как ограниченная территория. Сколково в моем понимании — некий условный центр, потому что меры по развитию предпринимательства в области высоких технологий должны проводиться на гораздо большей территории — в Москве или вокруг нее. Вторая вещь, которая немного беспокоит, это какого рода инновации там будут разрабатываться. Инновации ведь могут быть где угодно: в журналистской деятельности, в политологии, например. Непонятно, в области образования, фундаментальной, прикладной науки, разработок или еще чего-то они будут? До конца все это непонятно, хотя в целом все движется в правильном направлении. Медленно движется, но это же большое государство. — Фокус Runa Capital — софтверные продукты. В одном из интервью вы применили метафору, говоря о перспективных разработках, сказали, что нужно разгонять то, что уже едет, а не то, чего нет. По вашим наблюдениям, что из софта в России «едет» лучше всего? И будете ли вы, выбирая проекты для инвестиций, ориентироваться на этот показатель? Условно говоря, вы готовы вкладываться в речевые технологии, интернет-приложения и виртуальное присутствие. Внутри этой группы у вас есть технологии-фавориты? — В России есть примерно десяток интернет и софтверных компаний, которые, несмотря на отсутствие поддержки, сложную экономику, сложности ведения бизнеса, за последние десять лет как-то выросли и сейчас являются компаниями мирового уровня. Я родился в Питере. Школа у меня была рядом с Верхним парком. И вот я каждый день смотрел на Петергоф, на фонтаны, потом ездил в Эрмитаж, и я привык к этому. Я видел минусы этого города. Когда я стал много ездить по миру, я думал, что в других странах будет красивее. Оказалось: не красивее. Также с софтверными компаниями. В России есть десяток крупных успешных компаний, которых в других странах на удивление нет. Например, в Индии тяжело найти компании такого же масштаба, хотя Индия занимается этим в три раза дольше и там в десять раз больше людей. Вроде вероятность появления подобных компаний должна быть в 30 раз больше, а их нет. «Касперский», «Acronis», «Parallels», «Яндекс», «Центр финансовых технологий», «1С», «ABBYY» — я, конечно, кого-то забыл упомянуть, но всего их около десятка. И это не какая-то конкретная область. Это в принципе примеры успешного бизнеса в сфере программного обеспечения и интернета. Мы в эту область готовы вкладываться. Я лично считаю, что большинство технологических компаний сейчас будут работать именно над созданием софта и интернет-приложений. — Вы не раз говорили, что нацелены на взращивание молодых кадров. Для этого вы инвестируете в российское образование. А вы могли бы оценить его текущий уровень? Россия — кузница технологических кадров или уже нет? — Я думаю, что есть два ответа на этот вопрос. Первый: я, к сожалению, не могу оценивать статистику, не владею актуальными данными. Образование — это вещь массовая. В Parallels в России работает около 500 технических специалистов. И вот на эти пять сотен рабочих мест у нас есть много разных методов отбора самых лучших людей и так далее. По поводу того, можно ли найти 10 или 20 тыс. квалифицированных специалистов, ничего не могу сказать — нет статистических данных. Сейчас Россия остается в десятке стран по количеству подготавливаемых технологических кадров, но в целом по образованию, руководствуясь теми данными, которые видел я, — статистика достаточно плохая. Несколько раз я видел официальные отчеты, и они показывали, что, например, когда я учился в школе, российские команды всегда выигрывали на олимпиадах по физике, математике, по программированию. Сейчас это не так. Если просто измерять уровень подготовки по математике и по физике, выяснится, что он низкий. Надеюсь, в скором времени она исправится.

Вектор образовательной системы должен задаваться государством. И сейчас этот вектор не совсем есть. Если взглянуть на ситуацию пять лет назад, то можно увидеть, что тогда государство ориентировало людей на государственную службу, оно хотело взрастить чиновников. Сейчас непонятно. Вектор меняется. И по идее он должен задаться автоматически такими вещами, как Сколково. Как только этот вектор будет сформирован, образование снова выправится, и Россия сможет опять стать кузницей кадров.