26 февраля для газеты «Акция» я вязал интервью у Ирины Воробьевой,  координатора Liza Alert, журналиста радио Эхо Москвы. Ира отвечала на вопросы очень открыто и честно, поэтому редактировать интервью  не хочется. Выкладываю наш разговор полностью, «без купюр».

Давай по порядку. Как ты попала в отряд?

Я писала про поиски Лизы Фонкиной в 2010 году. Она, к сожалению, погибла. Потом Григорий Сергеев, который сейчас руководит отрядом, выступал на радиостанции «Эхо Москвы». Я предложила помощь, так как занималась экстремальными играми, но мне не перезвонили. А потом, весной 2011 года, я наткнулась на новое сообщение о пропаже ребенка. Позвонила, договорилась, собрала друзей, и мы приехали на место поисков утром следующего дня. Я ходила по лесу 15 часов почти без перерыва. Это были сильные впечатления. За каждым кустом, за каждым деревом ты ожидаешь увидеть, что ребенок…

Погиб?

Нет, он живой! Ты видишь, сколько людей приехало, как они так все стараются, и надежда прямо бьется в сердце. Меня увезли оттуда вечером, в полубессознательном состоянии. Наутро я не смогла встать с кровати — не рассчитала свои силы. А потом мне позвонили и сказали, что ребенка нашли живым. Человек на том конце провода рыдал от счастья, и когда я это услышала, тоже не смогла сдержаться. После тех поисков я и стала волонтером. Так получилось, что сначала был счастливый поиск, и я даже не помнила, как что устроено, сколько там было полиции. А следующий поиск был дедушка. И мы приехали одни. И у меня на протяжении длительного времени не укладывалось в голове, как это так.

Да, у меня всегда такой вопрос, почему на ребенка собираются, а на пожилых людей нет.

Даже потом, когда я начала выяснять, на тот самый первый поиск, полицию отзывали на День города, никто не знал, в какой они лес ушли, т.е. волонтеры нашли все это. Все сделали волонтеры. Был момент, когда их вообще не пускали в лес. Там было настоящее такое противостояние, совершенно нелепое – был ребенок в лесу. Совершенно очевидно, Лиза прожила очень долго, ее нашли на следующий день после гибели. Ее нашли, ее грела собака, ее нашли в одежде ее тети, которая сняла всю свою одежду, чтобы спасти ребенка. Это давало много шансов ее спасти. Не получилось именно из-за времени, из-за того, что в тот момент, что не поднялось все население города Орехово-Зуево и не подняли по тревоге весь МЧС Московской области. Хотя должны были, это же нормально. И с этим ощущением я прожила какое-то время. Что МЧС приезжает своими бригадами, ходит по лесу пару часов, уезжает, а мы продолжаем это делать. И это разрушение сознания, что эти спасатели не спасают, их нет. И полиции тоже нет. Особенно это касается пожилых людей, которые, оказывается, вообще уже никому не нужны в этом мире. Самые тяжелые для меня были поиски именно пожилых, потому что у меня этим ощущением я прожила какое-то рвемя. няли по тревоге весь МЧС Московской области. количество юристов очень трудно.  пали г, как и у всех людей, бабушки-дедушки, они воевали, поэтому я как представлю, они остались нужны только своим детям. Все. Всем остальным не нужны. Еще у нас был очень тяжелый поиск двухлетней девочки, тогда я тоже не понимала, как может она погибнуть. Все происходило очень поздно, когда приехали, она уже погибла.

Расскажи, как ты стала одним из главных лиц.

Если чем-то заниматься, то заниматься этим в полную силу. Все по-разному занимаются. У меня получилось во всю силу и много. Тогда же стало понятно, что без большого привлечения внимая, мы не получим много добровольцев. Я начала про нее говорить. Я начала говорить у себя на «Эхо Москвы», я начала говорить всем своим друзьям. Говорила, что это важно и нужно. В мае будет 2 года, как я в «Лиза Алерт». У нас у всех получилось эту историю поднять на новый уровень, совершенно на новый уровень. Мне периодически звонят журналисты с вопросом: «Скажите, Вы не фиксируете увеличение количества пропавших детей?». Нет, не фиксируем. Дети пропали всегда, их всегда пропадало много. Просто сейчас журналисты понимают, что это новости, что это надо давать, что об этом надо кричать, что это проблема и это трагедия. «Лиза Алерт» — это такой образ жизни.

Теперь тебе звонят среди ночи, ты вскакиваешь и уезжаешь?

Бывает такое. Реагировать всегда нужно оперативно. Особенно, если это ребенок, инвалид, человек с психическими расстройствами, очень пожилой человек. Ну, по мне видно, что волонтеры мало спят. Самое тяжелое время — это осень: много грибников. За первые 12 дней сентября 2012 года мы выехали на поиски 44 раза. И это только Москва и Московская область. Сколько же их пропадает?

А бывает и дальше?

Бывает. Сейчас у нас 35 отделений в регионах, хотя сначала их вовсе не было. Например, когда в Брянске пропала 9-месячная Аня Шкапцова, мы поняли, что там ничего не происходит. Нам не приходил в голову, что девятимесячного ребенка можно похитить с целью убийства. Первое, о чем мы думали, это похищение с целью выкупа, попрошайничества, а значит, нужно очень много информации, об этом должна знать вся страна. И не только наша страна, но и Белоруссия, Украина, куда ее могли вывести. Мы ездили в Брянск несколько раз на протяжении трех недель. Из Москвы людей приезжало больше, чем сумели поднять в Брянске. Но мне все равно казалось, что людей мало. Аня, к сожалению, убита. Это всегда обваливается, ты живешь этим, ты надеешься, ты понимаешь, что, наверное, мало надежды, но все равно, а потом так – раз, и все эти ниточки, все эти ориентировки, за которые ты держался, обрываются и все. Все, погибла. На следующий день, как мы узнали, что Аня погибла, очень трудно даже описать состояние людей, которые относились к этому младенцу, как к своему родственнику. И тут вот так. Мы сидели и понимали, что полный упадок. Еще в Перми из детского сада украли мальчика, нам пришлось потратить полдня, чтобы уговорить авиакомпании отвезти нас бесплатно. «Трансаэро» и «Литеро» согласились сделать это, но готовы были взять только двоих человек. Мы полетели в Пермь, и на все действия у нас было полтора дня. Вначале нам помогал один местный журналист. Нам повезло: в правительстве Пермского края нашелся прекрасный человек — министр общественной безопасности Игорь Гончаров. Вечером он привез ориентировки, а потом мы сели и составили огромный план на следующий день — со штабом, с привлечением чиновников. Плюс — «Билайн» сделал таргетированную рассылку по всему краю. На следующий день у нас разрывались телефоны, министр здравоохранения обещал разослать педиатрам ориентировку, общественный транспорт был обклеен объявлениями, 6 раз в час по всем местным телеканалам показывали информационный ролик о ребенке. Мальчика нашли. Наша система реагирования сработала.

Она работает, только если волонтеры и власть действуют сообща?

Конечно. Но в Москве часто не получается. Например, однажды, когда о пропаже ребенка уже знала вся столица, я позвонила в Правительство Москвы, а мне равнодушно ответили: «Ребенок пропал? А я здесь причем?»

Чтобы донести до людей истории, что это трагедия, мы сделали выставку. В каждом городе, где у нас выставка побывала, все прониклись.

Как эта система существует, на что живут волонтеры, на что оборудование, на что билеты, листовки?

Сейчас выставку в Брянске нам «Билайн» помогал проводить, они помогают печатать, привозить стенды, всегда находятся люди, которые готовы что-то сделать. когда спрашивают, как нам помочь с деньгами, мы отвечаем, что у нас никаких расчетных счетов нет, никаких яндекс-кошельков нет, у нас даже юридического лица нет, мы просто «Лиза Алерт», это не бумажка, это идеология, образ жизни. Мы не зарегистрированы никак. Нам не нужен никакой документооборот. И тем людям, которые приезжают помогать, тоже не нужен. Люи приезжают помогать. Да, конечно, оборудование дорогое, навигаторы дорогие, рации,  аккумуляторы, фонари, понятно, что не все могут себе это позволить, понятно, что без фонарей мы не отправим в лес. Регулярно появляются люди, которые не могут идти с нами в лес, но могут купить эти фонари. Они покупают фонари и дарят их отряду. Фонари на каждом поиске выдаются волонтерам, они идут с ними в лес, потом сдают их обратно. Они хранятся у координаторов в так называемом тревожном чемоданчике, где хранятся набор раций, фонаре, навигаторов, аккумуляторов. Осенью мы не успевали с оборудованием. Это, конечно, потрясающее чувство, когда один из пропавших, дедушка, позвонил дочери на последнем зарядке батарейки, сказал «Я жив, я видел вертолет, я слышал, что вы меня ищите, я идти не могу, я лежу», и вот мы стоит 8 человек перед лесом, все уже у всех вторые, третьи сутки, люди уже уехали в Москву, мы стоим и понимаем, что сегодня последний шанс. К вечеру нас приезжает 70 человек. Еще через три часа я понимаю, что у нас закончились аккумуляторы на фонарях, я не могу отправить группу в лес без фонарей, все, темно. Дедушку мы так и не нашли. И вот это страшное ощущение, что жизнь этого конкретного человека зависит от того, что у нас нет аккумуляторов, мы в ужасе после этого во всех интервью говорили: «Друзья, нам нужны аккумуляторы, нам нужны фонари». Какое-то количество кто-то привез.

Как вы учитываете волонтеров, вы же их не знаете, чтобы сам волонтер не пропал в лесу.

У нас эта система выстроена жестко. Все, кто приезжает на поиск, на лесной, городской, не важно, все проходят регистрацию. Мы записывает, кто это, телефон, на машине или нет. Группа, которая уходит на любую задачу, пишутся все участники, старший группы, все его телефоны, соответственно, когда группа возвращается с задания, мы вычеркиваем группу, а когда человек уезжает, мы вычеркиваем его из списка регистрации, мы знаем, что он уехал. У нас есть инфогруппа, люди, которые сидят на телефонах и в Интернете, и вот эти инфорги, это наши спасители, потому что они отслеживают каждого человека, который уехал с поиска и они должны удостовериться, что он доехал домой, на работу. Люди иногда забывают выписываться, но мы потом их обзваниваем, в час ночи, в два, но все равно, мы должны удостовериться, что с ним все в порядке.

В чем отличие от американской системы поиска «Амбер Алерт»?

Они занимаются только похищенными детьми, а мы — всеми. И еще, в России ничего нет, а в США, как только объявляют о том, что ребенка украли, поднимаются все. В первые три часа решается вопрос, будет он жить или нет. По экранам в автоматическом режиме идет сигнал о пропаже, чтобы похититель знал, что за ним следят. У них есть статистика, 98% детей похитители отпускают живыми, благодаря этой системе. Сейчас у нас есть система реагирования на похищения. Но в случаях похищения с целью сексуального насилия, есть очень мало времени. К ней также подключаются СМИ. Но для того, чтобы она работала, нужно, чтобы государство внесло изменения в систему МВД и городских властей. Никаких бюджетов для этого не нужно. Мы специально написали эту программу для удобства чиновников. Но реакции нет.

Какие отношения у «Лизы Алерт» с МЧС?

Разносторонние. Когда мы только начали работать, они были плохими, поскольку мы везде честно рассказывали, что приехали на поиск, а там никого нет. Что они уехали вечером, а на ночь не остались. Такие слова никому не нравились, и нам не помогали.

Изменения наступили, когда сменился министр, и пост занял Сергей Пучков. Через пару месяцев после его назначения мы подписали договор с Центральным региональным центром по ЦФО. Теперь они нам звонят, как только кто-нибудь пропадает, и периодически что-нибудь присылают: машины с сиренами, кинологов с собаками.

А до этого вы прочесывали лес без собак?

У нас есть кинологи-добровольцы. Но они могут участвовать в поисках не всегда. МЧС — очень забюрократизированная система. Оперативно реагировать они не способны. Зимой мы спасали лыжника, дедушку, который заблудился в лесу. Звоним ночью в МЧС: «Дайте снегоступы, у нас люди по пояс уходят в снег». В ответ: «Пока нет точных данных, что

дедушка в лесу, снегоступы вы не получите». Мы пошли просто в ботинках. Наутро звонок: «Можете забрать снегоступы в Люберцах». А мы работаем в Истринском районе… В итоге, без снегоступов мы дедушку нашли живым. Но МЧС очень сильно бюрократизированы. Мы нашли бабушку в лесу, но она плохая, ее надо в больницу. Звоним: «Дайте вертолет». Чтобы достать вертолет, несколько часов согласований, а уже темнеет, а он по темноте не летает. Руками выносили.

Что вам удалось сделать за зиму?

Мы запустили бесплатную «горячую линию» для всей страны. Помог нам «Билайн». После этого количество заявок увеличилось в разы. Каждый месяц оно растет.

Какие планы у «Лизы Алерт» на год?

Надеюсь, получится запустить систему реагирования в Москве. Если чиновники сделают все, что мы предложим, это будет работать. Если будет принят закон о волонтерах,

нам станет сложнее, но мы все равно будем продолжать. Люди всегда будут пропадать. Деньги мы не собираем: нам нужно оборудование и штабные автомобили, а не деньги. Мы хотим к осени как можно больше волонтеров, техники, чтобы можно было отреагировать на все заявки и вытащить из леса в разы больше людей, чем в прошлый раз. В плане безопасности хуже уже не будет, потому что дальше некуда. Днище вот оно. Может быть только лучше. Люди все равно будут обращаться. Полиция и МЧС даже при всем желании не смогут перекрыть все. Им все равно нужна будет наша помощь, им нужна будет помощь общества. И вот если два эти института работают вместе, тогда можно что-то менять. Сейчас мы пишем методику лесного спасателя для МЧС. У них нет методики лесного поиска. Что там будет с ней дальше, не знаю, но если к осени мы научим какое-то количество людей это делать, мы уже изменим эту ситуацию.

Сколько часов ты спишь?

По-разному. В среднем 3-4. потому что я работаю с утра, а родственники пропавших обращаются ближе к вечеру.

У тебя не возникало желания это все бросить?

Когда «Лиза Алерт» появилась у меня даже не возникало мысли, чтобы это все бросить. Когда ты разговариваешь с мамой пропавшего ребенка, только-только она тебе рассказывает, что произошло, и ты понимаешь, сколько должно быть людей и что тебе делать, у тебя уже план идет, и в этот момент в трубке раздается дикий крик: «Даша!» и трубку бросают. Ты понимаешь, что есть два варианта: хороший и плохой. Ты, конечно же, веришь в хороший. Но ты ждешь эти 3 минуты, когда родитель поймет, что тебе надо перезвонить, сказать, что она найдена, она жива, а ты просто с ней поговорил, и ты имеешь отношение к этой истории. Все думают, что мы живем только на позитивных историях, их большинство, это очень поддерживает. У нас была история, когда к нам летом обратились родственники дедушки, которому было 99 лет, он в лесу был уже трое суток. И было понятно, что мы уже дедушке не можем помочь, мы не можем его вытащить живым. Мы взяли поиск, потому что 99 лет, ветеран. На этого дедушку поехало безумное количество людей, потому что он ветеран. Все, что мы можем для него сделать, это не дать ему сгинуть в лесу, под деревом. Несколько дней искали, нашли. Погибшего. Но семья этого дедушки вышли и сказали: «вы нам помогли похоронить достойно отца», и судьбу здесь хотя бы одной семьи мы смогли изменить. Поэтому у меня никогда не возникало желания уехать из этого города.

Если тебе предложат стать чиновником?

Нет. Потому что есть огромная разница между чиновником и волонтером. Понятно, что чиновником можно много что сделать в плане административных решений. Но больше толку от меня больше вот так, когда это не просто работа, а глаза горят, хотя по уровню нагрузки это чуть ли не первая работа.

Печатную версию интервью можно будет прочитать на сайте газеты «Акция».